Бессмертный «Отрок Варфоломей»

С самого детства и до конца своих дней Нестеров жил с мыслями о преподобном Сергии. Для него он был «лучшим человеком древних лет» и символом возрождающейся России. Снова и снова брался художник за кисть, чтобы в полной мере воссоздать облик Радонежского Чудотворца.

Лампадка в детской

…За окном детской мягкие зимние сумерки. Все взрослые ушли в церковь ко всенощной – завтра праздник. Миша в комнате один. В углу перед иконами теплится лампада. Миша чувствует, как ее таинственный мерцающий свет наполняет все его существо. Его вдруг захлестывает безотчетная радость и такая острая любовь к маменьке, отцу, няне – ко всему миру, что хочется непременно дать ей выход: бежать, лететь, кричать. Или взять в руки карандаш, чтобы выплеснуть нахлынувшие чувства в торопливых рисунках.

Такие светлые картины детства Михаил Васильевич Нестеров рисует в своих воспоминаниях «Давние дни».

Будущий художник родился десятым ребенком в семье купца Василия Нестерова. Все предыдущие дети, кроме единственной сестры, умерли во младенчестве. На волосок от смерти был и маленький Миша, но мать, как считала, вымолила его у Бога и всю жизнь неустанно благодарила за это Господа. Именно она вложила в душу сына глубокое религиозное чувство и открыла для него целый мир, имя которому Сергий Радонежский.

«Образ святого, – вспоминал Михаил Васильевич, – пользовался у нас в семье особой любовью и почитанием. Он входил …в обиход нашей духовной жизни».

Икона преподобного Сергия висела в родительской спальне на почетном месте и считалась семейной реликвией. Еще запомнилась красочная лубочная картинка, на которой святой кормил хлебом медведя. Вот эта картинка более всего волновала душу ребенка. В ней чувствовалась какая-то тайна. Почему медведь не трогает человека? И что этот человек делает один в дремучем лесу?

Воображение, разбуженное необычным сюжетом, уносило мальчика далеко за пределы детской – в тот мир, где восторг души и неосознанные желания рождали новые образы и новые чувства. А отец, наблюдая за сыном, все больше убеждался в мысли, что растет, увы, не купец, а будущий художник.

Сергиевский дух

Сначала невероятное счастье – женитьба на той, кого полюбил с первого взгляда. Затем невероятная душевная боль – смерть Маши после родов. Эти два потрясения в самом начале творческого пути навсегда изменили беззаботного юношу. Именно они «сделали меня художником, – писал Нестеров, – вложили в мое художество и недостающее содержание, и чувство, и живую душу – словом, все то, что позднее ценили и ценят люди в моем искусстве».

В это же время Нестеров обращается к религиозной тематике в надежде найти ответы на волнующие его вопросы. Вернувшись из путешествия по Италии, он селится в деревне Комякино, близ Абрамцева.

Художники абрамцевского кружка, к которым примкнул Нестеров, полны решимости возродить национальное начало в русском искусстве. Эта идея очень близка и молодому живописцу, но он не хочет подражать ни Васнецову, ни Врубелю. У него есть свое понимание народности – это прежде всего живое христианское чувство, которое, как он считает, и делает русского человека русским. Вот только как донести эту мысль до зрителя?

Нестеров часто бывает в Троице-Сергиевой Лавре, молится, подолгу беседует с монахами. Тогда и зарождается мысль написать Преподобного.

В поисках идей и натуры художник часто гуляет в окрестностях Абрамцева, где когда-то проходила дорога на Троицкое богомолье.

«В здешних местах, – пишет он, – “сергиевский дух” чувствуется сильнее, чем в любом другом уголке России». Этот дух непременно должен ощущаться в картине, решает художник.

Не от мира сего

Сначала появился этюд с раскидистым дубом, затем набросок с монахом, но не было чего-то главного, связующего. «И однажды, – вспоминает художник, – с террасы абрамцевского дома совершенно неожиданно моим глазам представилась такая русская осенняя красота! Слева холмы, под ними вьется речка. Кое-что изменить, что-то добавить, и фон для моего „Варфоломея” такой, что лучше не выдумать… Глядя на этот пейзаж, я проникся каким-то особым чувством „подлинности”, историчности его. Я уверовал так крепко в то, что увидел, что иного и не хотел уже искать».

А вскоре – новая удача. «В деревне я заметил девочку лет десяти, стриженную, с большими широко открытыми удивленными голубыми глазами. …Я замер как перед видением. Я действительно нашел то, что грезилось мне». Девочка шла по улице какая-то потерянная, бледная и была, как вспоминает художник, «не от мира сего». Оказалось, она впервые после долгой болезни вышла из дома. И эта отрешенность более всего «зацепила» художника. Вот он – отрок Варфоломей!

Образ русской души

На ХVIII Выставке передвижников картина Михаила Васильевича стала настоящей сенсацией. Заговорили об уникальном явлении в живописи – нестеровском пейзаже, который и не пейзаж вовсе, а зримый образ русской души – широкой, возвышенной, трепетной…

Природа на картине замерла в ожидании чуда. Еще миг – и Божественная благодать сойдет на деревенского пастушка. Здесь, как и на иконе, нет ничего случайного. Церквушка на заднем плане – прообраз Лавры, могучий дуб – символ возрождающейся России. А таинственный монах, скрывающий свое лицо за капюшоном, это… будущий Сергий – великий молитвенник и защитник земли Русской.

На наших глазах происходит непостижимое – соединение настоящего и грядущего, земного и небесного. И то живое христианское чувство, которое художнику удалось облечь в краски, просто не может не вызвать отклика в душе зрителя!

Третьякову достаточно было взглянуть на картину, чтобы понять: в русское искусство пришел Мастер, а вместе с ним – новое мироощущение и новое понимание миссии художника.

С мыслями о святости

Все последующие годы Нестеров напряженно размышляет о том, что такое истинная святость. И как плод этих размышлений появляются новые полотна: «Юность преподобного Сергия» (1897 г.), триптих «Труды преподобного Сергия» (1897 г.), «Преподобный Сергий Радонежский» (1898 г.).

Изображая святого в разные годы его жизни, художник пытается понять, как формируется внутренний мир этого необычного человека, как крепнет его дух, стирая в облике чудотворца земные черты.

Из всего Сергиевского цикла картина «Юность преподобного Сергия» меньше всего похожа на икону. Но именно она явила однажды чудо. В архивах Третьяковской галереи сохранилось письмо жены художника В. М. Васнецова, в котором она описывает болезнь своего сына. Ни усердие врачей, ни дорогие лекарства – ничто не помогало ребенку. На глаза отчаявшейся женщины случайно попалась репродукция с картины Нестерова «Юность преподобного Сергия», причем даже не цветная, а черно-белая. Хватаясь как за соломинку, мать с верой и молитвой приложила ее к больному месту сына. Вскоре мальчик пошел на поправку.

В своем письме неизвестному адресату Александра Владимировна просит непременно рассказать эту историю Михаилу Васильевичу Нестерову, который в это время вместе с ее мужем работал над росписью Владимирского собора в Киеве.

В тишине и молитве

Размышляя о судьбах страны, Нестеров утвердился в мысли, что как не было, так и нет на Руси другой силы, кроме Православия, способной перед лицом опасности сплотить страну. Именно эта сила сформировала наш национальный характер.

Русскому человеку, как и первым христианам, считал художник, свойственна и детская искренность, и осознанная жертвенность. Ратные подвиги, которыми на полях сражений добывались великие победы, уходят глубокими корнями в подвиги духовные.

Но как эту мысль воплотить в живописный образ? Нестеров берется за триптих «Труды преподобного Сергия». Он хочет рассказать о самой сути монашеского подвига, в которой столько Божественной красоты!

…Удивительны все три полотна триптиха – они так похожи на немое кино: движение есть, а звука нет! Но как это возможно, когда мы видим, что один монах пилит, а другой рубит? Разгадка в том, что эти люди глубоко погружены в свой духовный мир. Они сосредоточены не на внешней, а на внутренней стороне жизни. И тишина – совершенно необходимое для этого условие.

Мы становимся свидетелями того, как подвиг физический, умноженный на подвиг молитвенный, возносит дух на небывалую высоту. И понимаем: нас допустили к святая святых – душе монаха, в которой он строит Божественный храм.

«…Значит, жив и я»

Из всех картин Сергиевского цикла в Третьяковской галерее мы сможем увидеть только одну – «Видение отрока Варфоломея», которую художник считал самой большой своей творческой удачей. Об этом он сказал так: «Жить буду не я. Жить будет “Отрок Варфоломей”. Вот если через тридцать, через пятьдесят лет после моей смерти он еще что-то будет говорить людям – значит, он живой, значит, жив и я».

Людмила Николаева